Моя Жанна

Приношу извинения всем читателям за некоторое занудство этой статьи. Дело в том, что историю Жанны мы часто воспринимаем в отрыве от того фона, на котором она разворачивалась. Не все помнят толком даже из-за чего рубились англичане и французы, ну а кто знает, какую роль в конфликте играл герцог Бургундский — тот, считай, квалифицированный медиевист:). Поэтому вся первая часть очерка будет посвящена развертыванию экспозиции. Это важно. Без этого мотивы многих действующих лиц просто непонятны. Поэтому статья будет длинной.

Итак. «Любовный треугольник» — Англия, Франция, корона…

Затяжной конфликт Англии с Францией был запрограммирован браком Алиеноры Аквитанской и Генриха II. Наследственные земли Алиеноры перешли ее сыновьям, которые должны были приносить вассальную присягу королям Франции, плюс за земли отца, герцога Анжуйского. Что один король приносит другому оммаж за какую-то часть своих владений, было в общем принято в те годы, но немного унизительно, ибо ставило одного короля в вассальную зависимость от другого.

Конечно, если бы не ряд обстоятельств, о которых речь пойдет дальше, эта война приняла бы совсем другие формы, не стала бы той «Столетней войной», которую мы знаем по учебникам. Если бы не…

На протяжении двух веков Плантагенеты и Капетинги пытались как-то разрулить эту проблему, то и дело происходили драчки, потом заключались перемирия, и по условиям одного из таких перемирий дочь Филиппа Красивого Изабелла («Храброе сердце» смотрели? «Проклятых королей» читали?) вышла замуж за сына Эдуарда I Долговязого. Семейная жизнь у нее не сложилась, но четырех детей от Эдуарда II она таки родила. И вот тут с обоими королевствами сыграл свою шутку Его Величество Случай. Род Капетингов по прямой мужской линии пресекся. Все три сына Филиппа Красивого умерли, не оставив наследника мужеска пола. И наследником французского престола, по идее, становился старший сын Изабеллы Эдуард III.

Чтобы дать отвод ему (а заодно и возможной претендентке, маленькой Жанне), быстро выдумали «Салический закон», по которому женщина унаследовать престол и передать престол не может. Естественно, англичане с этим законом не согласились. И серия вялотекущих конфликтов перешла в нормальную войну.

В ходе этой войны сильно пострадали оба государства. В конце концов, со смертью Эдуарда и его наследника, Черного Принца, война вроде бы выдохлась. Ни у кого из сторон не хватало ресурсов ее длить. В Англии случился упадок торговли, дефицит бюджета, это вылилось в ужесточение налогов и, в конечном счете — в восстание Уота Тайлера. Обоим странам жизненно необходима была передышка, король Ричард II взял курс на примирение, и в 1396 году даже взял в жены Изабеллу, дочь Карла VI. В Кале было подписано перемирие «на 28 лет».

Но как оказалось, подписав этот мир, Ричард подписал себе приговор. Он и без того был непопулярен в стране, а война с Францией, в ходе которой подросли уже два поколения дворян, считалась кровно необходимым делом. «Партия войны» присоединилась к оппозиции, оппозиция нашла себе лидера в лице изгнанного Генриха Болингброка, и в 1399 году произошел государственный переворот.

В своем очерке о Ричарде III я не упомянула еще об одном нюансе, который сошел на «нет» к моменту конца «войны Роз», но был действен как раз в то время. Дело в том, что Ланкастеры обошли еще одного претендента на престол, графа Марча, потомка Лайонела, герцога Кларенса. Тот факт, что с ним не расправились ни отец, ни сын Генрихи (Четвертый и Пятый соответственно), много о них хорошего говорит, но парень и сам изо всех сил старался держаться от политики подальше.

Так вот, имея репутацию узурпаторов, Ланкастеры стоят перед кровной необходимостью подтвердить свои права на престол, причем не только с формальных, но и, так сказать, с сакральных позиций.

Ведь и Англия, и Франция — наследники кельтской культуры. Завоевав кельтов, германцы (саксы и франки) переняли у них организацию и систему взаимоотношений. Само слово «вассал», без которого нельзя представить средневековый строй, — кельтское. И в ментальности как народа, так и знати, глубоко сидит представление о «правде короля», о безупречном владыке, посреднике между Богом и народом. Процветание и силу страны напрямую связывают с поведением, удачей и даже внешностью короля. И, напротив, — неблаговидными поступками король навлекает бедствие на весь народ. Узурпатор — горе для страны, потому что с узурпатором Бог дела иметь не станет.

Вступление Ланкастеров на престол сопровождалось плохими предзнаменованиями. Во-первых, во время миропомазания Генриха IV «Королем Англии и Франции» епископ увидел, что вся голова его кишит вшами. Во-вторых, поднимаясь с колен, он уронил золотой нобль.

Эти скверные приметы как будто бы начали оправдываться тут же. Уже в первый год царствования Генриху пришлось казнить нескольких заговорщиков и отдать тайный приказ об убийстве Ричарда II. Началось поддержанное французами восстание Оуэна Глендоуэра в Уэльсе. Беспорядки на границе с Шотландией. Мятеж Хотспера. Наконец, сам Генрих заболел проказой. Долги короны, из-за которых был низложен Ричард, не уменьшались, а росли. В стране подняли голову лолларды, а значит — запахло новой крестьянской войной.

Это дало французам передышку для подготовки к новой войне, которая была неизбежна — ведь только война могла удержать Ланкастеров на троне. Но вы думаете, французы этой передышкой воспользовались? Черта с два!

По другую сторону пролива начался в это время славный междусобойчик — война бургундцев и арманьяков. Король Карл VI, окончательно впавший в слабоумие, нуждался в регенте. Одна придворная партия стояла за то, чтобы сделать регентом герцога Бургундского Жана Бесстрашного, другие стояли за брата короля, Людовика Орлеанского. Жан Бесстрашный стоял за мир с Англией и не торопился готовить осаду Кале, главного английского опорного пункта на побережье. Арманьяки (по имени тестя Людовика, графа де Арманьяка, неформального лидера этой партии и коннетабля Франции) — наоборот, были «ястребами», партией войны. Королевский совет объявляет законной войну против «так называемого Генриха Ланкастера». Королем Англии его называть отказываются.

В 1407 году наемники Жана Бургундского убили Людовика Орлеанского, и в 1410 году началась самая настоящая гражданская война. И вот тут «бургундцы» совершили то, что сейчас назвали бы предательством национальных интересов. Он позвали англичан на помощь.

Жана Бесстрашного в какой-то степени извиняет только то, что тогда понятия «национальные интересы» не существовало, и кастовая феодальная спайка весила в глазах правящего класса значительно больше, чем национальное единство. Герцог Бургундский обещал Генриху Ланкастеру деньги, земли и оммаж за Фландрию. Без потери единого солдата и с большой выгодой для себя Генрих мог получить все то, что великой кровью завоевывал Эдуард, его дед.

В 1411 году англичане вторгаются во Францию. Войско возглавляет граф Арундел, один из самых яростных сторонников войны. Бургундцы сражаются с ними бок о бок. Войска идут на Париж.

А надо сказать, что, как в Англии подросло два поколения людей, привыкших харчиться за французский счет, так и во Франции подросло два поколения людей, считающих англичан исконными врагами. «Я питаю к ним такое отвращение, что люблю тех, кто ненавидит их и ненавижу тех, кто их любит» — пишет один из секретарей короля Карла.

Но если кто-то думает, что арманьяки были лучше, он крепко ошибается. В 1412 году депутация арманьяков приезжает в Англию и предлагает Генриху за помощь против бургундцев Аквитанию, «наследство Алиеноры», отвоеванное для Франции бесстрашным Дю Гекленом. Генрих не против: он посылает туда своего второго сына принца Томаса, герцога Кларенса. Под его командованием войско из 800 рыцарей и 300 стрелков высаживается в Нормандии. Огнем и мечом он проходит до Блуа, и тут получает весть, что арманьяки проиграли войну, а значит, в англичанах ни они, ни бургундцы больше не нуждаются.

Тогда Кларенс начинает просто грабить в свое удовольствие. «Герцог Кларенс и англичане творили неисчислимые бедствия, на какие только способен враг. Они говорили, что не покинут королевства, пока не получат всего причитающегося им жалованья и полного удовлетворения» — пишет Жюваналь де Юрсен.

Когда англичане получают с герцога Бургундского отступное, огромную сумму в 35 000 фунтов (Жану Бесстрашному пришлось для этого ограбить даже церкви своего герцогства), они уходят в Бордо, второй опорный пункт на французском побережье, и по дороге продолжают убивать и грабить. Один из важных источников дохода для простых солдат — похищенные дети, которых они продадут в Англии как слуг.

В этом году родилась Жанна. Она не могла в детстве не слышать страшных рассказов о бедствиях тех лет. Она сама ребенком пряталась от английских и бургундских разъездов. Она знала не понаслышке, как страдают от этой войны простые люди и почему они не могут простить бургундцам то, что им так легко прощали знатные феодалы. Мальчики из Домреми ходили драться с мальчиками из «бургундской» деревни стенка на стенку. Трещина пролегла уже не просто через придворные партии — через народ.

А Англией в это время фактически правит 25-летний принц Генрих. Король тяжело болен и не может заниматься государственными делами. А принц, несмотря на свою молодость — воин с 12-летним стажем. В 13 лет он участвовал в шотландском походе, в 15 — командовал одной из армий, сражающихся в Уэльсе, в 17 — был там полноправным наместником отца и сражался при Шрусбери. Получил тяжелое ранение в лицо, но не покинул поля боя. В 23 — он глава королевского совета.

Даже недоброжелательные к нему хронисты признают: он принял от отца тяжелое наследство, с которым справился бы не всякий зрелый, умудренный опытом мужчина. Но Генрих справляется, вместе с тем понимая, что все висит на нитке. И знать, и народ Англии находятся в состоянии нестойкого равновесия, которое в любую минуту может взорваться бунтом против узурпаторов-Ланкастеров. Десять лет юности Генриха — это десять лет непрестанных мятежей, с которыми он постоянно сражается за корону отца. Ему кровно необходима небольшая победоносная война во Франции, чтобы разом заткнуть глотки всем недовольным.

Генриху не нравится поступок Томаса. По его мнению, мир с бургундцами куда важнее союза с арманьяками, потому что арманьяки могут предложить только то, что и так принадлежит Англии: наследство Алиеноры.

Но тут в болезни короля наступает перемена к лучшему, и он снова берет бразды, отстраняя Генриха от дел. Все, кто боялся растущего влияния принца, моментально кидаются на него стучать, обвиняя в попытке сместить отца, и в краже жалования для гарнизона Кале, и в покушении на отцеубийство. Смирение, с которым Генрих оправдывается, просто поразительно — учитывая то, как легко он мог бы и в самом деле захватить власть и сместить короля. Словно для того, чтобы дать врагам меньше повода для нашептываний, он пускается в открытый разгул: смотри, папуля, я увиваюсь за бабами, пьянствую и дерусь в переулках — мне некогда плести против тебя заговоры. Я разгвоздяй, а не мятежник. Я мог бы по-прежнему тянуть для тебя лямку и приводить в порядок весь бардак, который ты на меня свалил — но ты же сам выпер меня из королевского совета. А я с молодости недогулял и имею право оттянуться…. Не исключено, что, измученный подозрениями любимого человека (а отца Генрих любил — Ланкастеры вообще были сплоченным семейством), он и вправду пытается залить горе вином.

Этот период, когда Англия находится в слабых руках больного короля, а наследник престола всячески демонстрирует, что нет в стране человека более далекого от государственных дел, чем он, длится два года. За это время Франция могла бы немного встряхнуться и подготовиться к неизбежному вторжению, но… Но члены правящего дома предпочитают выяснять отношения между собой. Перемирие бургундцев и арманьяков в 1412 году было временным. Банды мародеров, «бриганды», которых использовали обе партии, никуда не ушли и продолжали грабить народ. В 1413 году произошло восстание кабошьенов в Париже. Сторонники Бургундского дома умело использовали недовольство народа королевскими чиновниками для уничтожения в ходе погрома нескольких видных членов противной партии. Арманьяки, жестоко подавив восстание, вызвали резкую антипатию парижан.

Одним из зачинщиков этого восстания, бежавшим после его подавления, был ректор Парижского университета Пьер Кошон. После этого случая он всю жизнь следует за Бургундским домом как верный клеврет, выполняя все задания герцогов Бургундских. Он — последовательный и непримиримый враг Орлеанского дома.

Условием очередного примирения двух враждующих ветвей дома Валуа был запрет на заключение договора с Англией. Но, как выяснилось, было уже поздно. В 1413 году умирает Генрих IV, на престол вступает Генрих V. Это значит — война.

Надев корону, Генрих резко «завязывает» со своим прежним беспутством. Это снова тот Генрих, которого видели на поле боя и в королевском совете: железная рука в бархатной перчатке. Тихий, вежливый голос — и совершенно алмазная твердость в словах и поступках. Правда, он тоже подвержен «семейным» вспышкам гнева — родовая черта Плантагенетов.

Почти сразу же по вступлении на престол он расправляется с заговором лоллардов под руководством Олдкастла. В том, как это происходит — весь Генрих, от начала и до конца: сначала он пытается уговорить Олдкастла отказаться от ереси и готов простить ему попытку государственного переворота — но когда Олдкастл бежит и поднимает восстание, Генрих (который прекрасно осведомлен благодаря шпионам), безжалостно подавляет его. Семь схваченных руководителей подвешены на цепях и сожжены, потом та же участи постигает еще двадцать пять человек. Остальных, мелкую сошку, Генрих отпускает. Он и дальше будет держаться этой политики — безжалостно уничтожать зачинщиков, делая как можно более жестокую казнь примером и назиданием тем, кого он милует.

Его братья, Томас и Джон, находятся все время рядом с ним. На примере восстания лоллардов Джон, будущий герцог Бедфорд, получает наглядный урок на тему «как подавлять бунт черни, вожаки которой используют ее религиозные чувства». Трое братьев выросли среди постоянных заговоров и мятежей, положение узурпаторов заставляет Ланкастеров реагировать на любую попытку бунта быстро и безжалостно. В 1415 году, уже перед самым отплытием во Францию, Генрих давит еще один заговор — Кембриджа, Скроупа и Грея. Поскольку Генрих уже одной ногой стоит на палубе, судом и казнью руководит Томас, которого оставили в Англии «на хозяйстве».

Заговоры и бунты не прекратятся, пока Ланкастеры не докажут, что имеют законное право на трон. И Ланкастеры готовы на все, чтобы доказать: Бог с ними, а значит — они законные короли.

Именно с этой целью Генрих снова выдвигает претензии на французский трон. И свою победу при Азенкуре рассматривает как Божье «да» в ответ на свой вопрос. Сажаясь во Франции, Генрих сражается и за английскую корону. Он отнюдь не бравирует, когда под Азенкуром в ответ на предложение о сдаче в плен с последующим выкупом отвечает, что может предложить в качестве выкупа только свои кости. Эти же слова он повторяет солдатам: «Поскольку я являюсь настоящим королем и рыцарем, за меня Англии никогда не придется платить выкуп». Поражение для него означает неминуемую смерть — им немедленно воспользуется английская оппозиция, так лучше с честью пасть в бою.

На Азенкур Генрих ставит две короны. И выигрывает, как поначалу кажется всем. После того как в 1416 году Англия и Бургундия заключают союз, скрепив его браком Джона Бедфорда и Анны, дочери Жана Бесстрашного, во всей Франции нет силы, способной им противостоять.

И, тем не менее, чем дальше английские и бургундские войска продвигаются на территорию Иль-де-Франс, тем более ожесточенное сопротивление встречают. Отвага жителей Кана побуждает Генриха учинить там кровавую расправу — на рыночной площади было зарезано около 2000 горожан. Англичанам дает отпор Фалез. Валлийца, командующего гарнизоном цитадели Фалеза, Генрих приказывает четвертовать, когда берет в плен. Осада Руана длится с июня 1418 года до Рождества, и за это время гибнет треть населения города. Еще несколько недель после капитуляции трупы умерших от голода вывозят повозками. В толпе, которая окружала костер Жанны, многие наверняка помнят этот страшный год. Взяв Руан, Генрих приказывает выстроить там английскую цитадель — замок Буврёй, который станет тюрьмой Жанны.

В том же году в мае бургундцы берут Париж и учиняют кровавую расправу над арманьяками. Пятнадцатилетний дофин, будущий Карл VII, бежит из столицы, переодевшись монахом.

Как видим, он так же рано, как и Генрих, начал жизнь политика — едва добравшись до Буржа, он объявил себя регентом. Но, в отличие от английского короля, Карл проявляет себя не на поле сражений, а в кулуарных играх. Как и Генрих, он растет в постоянной атмосфере заговоров и измен, но у него нет преданных друзей и братьев. Он с детства знает, что такое предательство — и не знает, что такое преданность.

В 1419 году как будто наметилось новое сближение Орлеанского дома и бургундцев — Жан Бесстрашный был недоволен английскими союзниками. Но тут случилось нечто, вновь переломившее ситуацию в пользу англичан: на мосту в Монтеро во время переговоров один из приближенных юного дофина зарубил герцога Бургундского. Его сын Филипп после этого занял безоговорочно проанглийские позиции.

В 1420 году окончательно свихнувшийся Карл VI и Генрих V подписывают договор в Труа, по которому Карл назначает «своего возлюбленного сына Генриха» регентом Франции в случае своей кончины, которая явно уже близка, и выдает за него дочь Екатерину. Этим же договором Карл, дофин, признается незаконнорожденным — по словам его матери, Изабеллы Баварской — и приговаривается к изгнанию из Франции. Над составлением этого договора и заключением его немало поработал уже знакомый нам Пьер Кошон.

Теперь единственная возможность для дофина и его сторонников победить — это выбить англичан из Франции. Никаких половинчатых соглашений типа мира в Бретиньи.

Для Ланкастеров же единственная возможность удержаться на престоле Англии — окончательно подгрести под себя и Францию. Поэтому завоевание продолжается. И, встречая сопротивление, Генрих, «регент Франции», звереет все больше и больше. Ведь по старым феодальным понятиям (а Генрих в этом плане — ретроград), вассалы должны сдаваться, когда сдается сеньор. А вот ничего подобного. Три месяца защищается в своем замке Пьеретта де ла Ривьер де ла Рош-Гийон, вдова убитого при Азенкуре рыцаря. Не сдается монастырь Мон-сен-Мишель. Восемнадцать недель сопротивляется замок Мелен, и не сдается даже тогда, когда Генрих приводит под стены несчастного короля Карла и заставляет его требовать сдачи. Гарнизон отказывается сдаваться, потому что «английский король есть давний и жестокий враг Франции». Горожане едят кошек и крыс, но не сдают Мелен. После взятия города Генрих расправляется с гарнизоном так, как он расправлялся с валлийскими бунтовщиками и лоллардами: вешает солдат, морит капитана голодом в железной клетке. Путь английской армии, как вехами, отмечен такими виселицами: Генрих еще не понимает, что сражается уже не с армией, а с народом, и народ не прекратит сопротивления. В глазах Генриха (а потом — и его брата, Бедфорда), те, кто оказывает англичанам сопротивление — бунтовщики. Правила рыцарской войны на них не распространяются.

В 1421 году в Буже погибает брат Генриха, Томас, герцог Кларенс. Эта победа войск дофина была отнюдь не реваншем за Азенкур, но она сокрушила миф о непобедимости англичан и подняла дух французов. Сам Генрих в это время был в Англии. Для него, всеми силами пытавшегося уверовать в Божью благосклонность к дому Ланкастеров, это был сильный удар.

С этого момента он начинает изменять своим принципам. Чтобы лишить свою мачеху полагающегося ей содержания (деньги ему позарез нужны на новую кампанию), он обвиняет ее в колдовстве и заключает в замок. Если ему не суждено победить потому что он прав — что ж, он будет прав, потому что победит. Именно тогда с его уст срывается знаменитое: «Я — бич Божий, посланный людям в наказание за их грехи».

Он возвращается во Францию. Теперь его цель — Мо, один из оплотов верных дофину людей. 6 октября начинается осада. Войсками Гериха командуют Экзетер и — внимание! — Варвик, Ричард Бошан, будущий тюремщик Жанны.

Осада Мо далась англичанам очень тяжело. Зимние кампании и в наше-то время дело нелегкое, а в Средние Века — почти немыслимое. Армия Генриха страдала от болезней и недостатка продовольствия. То и дело ловили дезертиров — и Генрих подвергал их, по своему обыкновению, показательно-жестоким расправам. Сын сэра Джона Корнуэлла погиб на глазах отца — и тот, потрясенный, сложил меч, поклявшись никогда больше не биться с христианами. Во время штурма гибнет родной брат Варвика.

Франция истерзана. В «Дневнике парижского горожанина» в это время появляется следующая запись: «Всемилостивый Боже, когда же ты положишь конец нашим несчастьям, этому жалкому существованию, этой проклятой войне?» Разоренные англичанами крестьяне бросают хозяйства и уходят в леса тысячами — партизанить. Взяв Мо, Генрих снова жестоко казнит командиров гарнизона, а остальных солдат, связав по двое, пешком гонит до Парижа, где в тюрьмах морит голодом. 800 горожан Мо отправили в Англию, в рабство.

За время английской оккупации население Нормандии уменьшилось наполовину. Но и сами англичане жили в постоянном страхе — доведенные до отчаяния люди объединялись в партизанские отряды и терроризировали гарнизоны, оставленные Генрихом в городах и замках.

В 1421 году Генриха навестил один старик, отшельник, о святости которого ходила слава. Он сказал, как пишет Шателен: «Твое обращение с христианами Франции таково, что их стенания под ударами твоего бича возбудили сострадание Бога. Если так будет продолжаться и дальше, твоя жизнь скоро оборвется».

Правда это или легенда — неизвестно. Но, направляясь в Коси, осажденный войсками дофина, Генрих был сражен болезнью, сопровождавшейся сильным расстройством кишечника и вздутием ног. Тяжело больного, его доставляют в Буа де Венсен.

На своем смертном одре он говорит трем своим ближайшим соратникам: Бедфорду, Варвику и Экзетеру: «Я призываю вас продолжить эти войны до тех пор, пока вы не добьетесь мира». У него нет ни малейшего чувства раскаяния за то, что он развязал третий этап кровопролитного векового конфликта: «Люди величайшего ума и святости убедили меня в том, что я должен и могу начинать войны, не опасаясь за свою душу».

Свои последние часы и минуты он тратит на то, чтобы отдать как можно более четкие распоряжения на будущее. Регентом Франции должен стать герцог Бургундский, а в случае отказа — Бедфорд. Лорд-протектором Англии — младший брат, Хэмфри, но при условии полного подчинения Бедфорду. Если военная удача изменит англичанам, Бедфорд должен отдать все силы для сохранения Нормандии. Никто из важных пленников, взятых при Азенкуре, не должен быть освобожден; особенно это касается герцога Орлеанского.

В последнюю минуту, после исповеди и причастия, Генрих приподнимается на локтях и кричит кому-то, кого видит он один: «Ты лжешь, ты лжешь, мой удел быть с Господом Иисусом Христом!». Потом он умирает с молитвой: «В руки Твои, Господи, предаю дух свой». И я искренне надеюсь, что прав был Генрих, а не тот, кому он отвечал.

Итак, дело Генриха и его маленький сын — теперь в руках Бедфорда, Варвика и Экзетера. Но пройдет всего семь лет — и все, ради чего сражался убивал и умер Генрих, все, ради чего трудились, подвергались опасностям и лишениям Бедфорд и Варвик, ради чего они теряли друзей и близких; все, ради чего интриговал Кошон — все это пустит псу под хвост маленькая девушка из Домреми, короновав в Реймсе Карла VII.

Я надеюсь, что мне простят громкий и непочтительный смех, который разбирает меня всякий раз, когда я слышу, что эти трое — Бедфорд, Варвик и Кошон — отпустили ее живой. Я надеюсь, что не напрасно так долго рассказывала об этих людях и о том, как им досталась Франция, и что для них стояло на кону. Мне очень не хотелось бы, чтобы этот мой рассказ пропал втуне, потому что следующий — рассказ о процессе Жанны — обещает быть не менее длинным и обстоятельным.

Моя Жанна. Часть 2

В истории Средних веков есть вещи, которых человек неверующий никогда не поймет. Он может очень много ЗНАТЬ о том периоде, но ПОНИМАТЬ не будет. Я очень боялась задеть этим Могултая, но он сам признался, что для него это так, и от сердца у меня отлегло. Но, с другой стороны, я не знаю, как объяснить, к примеру, то, что Божественная санкция на власть действительно беспокоила Ланкастеров, и не только с «пропагандистской» точки зрения — типа, они-то сами прекрасно понимают, что как, а невежественному народу преподносят совсем другое; нет, Генриха от этого всю его сознательную жизнь колбасит очень серьезно, и не зря он, умирая, орет дьяволу «Ты лжешь!». И для Бедфорда это очень серьезный повод задуматься: если братец и в самом деле у порога смерти видит рогатого хвостатика, то дело-то не в том, что он плохо постился и молился — католиком Генрих был прямо-таки неистовым, это тоже фамильное, Плантегенеты умели и грешить, и каяться. Эти ребята если делали, то по-большому. Так вот, дело не в том, что Генрих недостаточно рьяно молился, а в том, что он совершил нечто такое, капитальное, от чего никто не отмажет, и несет с собой в могилу какой-то нераскаянный грех. А самый страшный грех — это хула на Духа Святого. То есть, приписывание Богу таких вещей, каких Он не делал, или, напротив, упорное отрицание Его деяний. «Если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святаго, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем» (От Матфея 12:32). Если Ланкастеры обманывали себя и других насчет того, что Бог их признал — то им нужно быстренько сушить весла, что здесь, что в Англии, передавать престол графу Марчу, а самим — пешим дралом в Иерусалим, причем босиком, во власянице и с веревкой на шее.

Видимо, семь лет Бедфорд пребывает в этих колебаниях — не забывая между тем «подавлять мятеж» во Франции, которой он теперь регент. А потом появляется Жанна. Заявляет, что у нее миссия от Бога, и эта миссия — возвести на престол дофина Карла.

То есть, это колоссальная дуля Ланкастерам. Если Жанна говорит правду — то см. выше. Заодно это дуля господам из Парижского университета, теологам-коллаборационистам, которые с подачи Кошона уже успели навалять несколько ученых трактатов о легитимности дома Ланкастеров. Режин Перну называет их теологию идеологией, и она права. Но для Бедфорда вопрос — еретичка ли Жанна — вопрос не идеологии, а жизни и смерти. В этой драме Пилат и Каиафа поменялись местами: священник теплохладен и ему все равно, «что есть истина», он выполняет политический заказ — а наместник готов порвать на себе одежды.

И его можно понять. Представьте себе, что вам приходит письмо: «Иисус Мария! Король Англии и вы, герцог Бедфорд, называющий себя регентом Франции, (…) внемлите рассудку, прислушайтесь к Царю Небесному. Отдайте Деве, посланной сюда Богом, ключи от всех добрых городов, которые вы захватили, разрушили во Франции. Она послана Богом, чтобы провозгласить государя королевской крови (ничего оплеуха Ланкастерам, да? — Б. З.). Она готова заключить мир, если вы признаете ее правоту, лишь бы вы вернули Францию и заплатили за то, что она была в вашей власти. И заклинаю именем Божьим всех вас, лучники, солдаты, знатные люди и другие, кто находится пред городом Орлеаном: убирайтесь в вашу страну. А если этого не сделаете, ждите известий от Девы, которая придет к вам и нанесет вам большой ущерб. Король Англии, если вы так не сделаете, то я, став во главе армии, где бы ни настигла ваших людей во Франции, заставлю их уйти, хотят они того или нет; а ежели они не захотят повиноваться, я всех их прикажу убить. Я послана Богом, Царем Небесным, и телесно представляю его, чтобы изгнать вас из Франции. Если же они повинуются, я помилую их. И не принимайте другого решения, так как Франция не будет вам принадлежать по вол Бога, Царя Небесного, Сына Святой Девы Марии, но принадлежать он будет королю Карлу, истинному наследнику (бац! Вторая оплеуха); ибо Бог, Царь Небесный, хочет этого (…) Дева обращается к вам, герцог Бедфорд, и требует, чтобы вы прекратили разрушения. И если вы ее послушаетесь, вы сможете прийти вместе с ней туда, где французы совершат прекраснейшее дело, которое когда-либо свершалось для христианского мира. Дайте ответ, хотите ли вы мира в городе Орлеане; а если вы так не сделаете, то подумайте о великих бедах, какие вам доведется пережить».

Неслабо, да? Англичане уродуются во Франции уже 19 лет, и тут появляется какая-то пацанка, которая грозит им Божьими карами. Первоначально настроение, конечно, шапкозакидательское: когда Жанна появляется в Орлеане, англичане ругают ее «арманьякской потаскухой». Но когда осада с Орлеана снимается за 10 дней (а на самом деле за 4, из-за праздников и воскресений, в которые Жанна соблюдала перемирие), к ней стали относиться серьезно. А после буцки, которую англичане получили при Пате, солдат и командиров охватил суеверный ужас, из-за которого при Монтепийюа Бедфорд не может поднять солдат в бой против Жанны. Правда, король Карл тоже не решается отдать французам приказ атаковать, так что англичане избегают битвы, которая была бы генеральной победой или генеральным разгромом. Но в письме, посланном перед этой битвой королю, Бедфорд называет Жанну «бесноватой, потерявшей стыд женщиной, одетой в мужскую одежду и распутной». То есть, деяния Жанны, которым англичане не могут найти рационального и пристойного объяснения (добро бы им вломил полководец типа Дюнуа, а то ведь девчонка!), объявляют ее одержимой бесами. И то верно: ничего другого им и не остается. А парижские богословы уже подвели под это дело идеологическую базу. И едва Жанну берут в плен, как университет посылает к герцогу Бургундскому письмо с требованием: она должна предстать пред судом инквизиции, как «сильно подозреваемая во многих отдающих ересью преступлениях». Трактат, объявляющий ее орудием дьявола, появляется в Париже сразу после орлеанской победы (примечательно, что его автор не решился подписаться — так что Париж был настроен отнюдь не так уж проанглийски).

Кроме того, по Франции ходят и трактаты прямо противоположного свойства. Апологетикой Девы занимаются такие люди как Кристина Пизанская и Жан Жерсон, которого при жизни еще многие считали святым. «На юге страны, в Перигё, толпы народа слушали проповедь о „великих чудесах, совершенных во Франции заступничеством девы, посланной богом“. На севере, в оккупированной бургундцами Пикардии, муниципалитет Аббвиля заключил в тюрьму двух горожан за то, что они произносили по адресу Жанны „бранные речи“ (Q, V, 142–145). Свидетельства современников единодушны относительно народных чувств к Жанне. „Все укрепились во мнении, — писал бургундский хронист, — что эта женщина была святым созданием“. С ним согласен и немецкий автор: „Народ видел в ней святую“ (Q, III, 422)» (В. Райцес). Короче, складывалось, в том числе и на дружественных англичанам территориях, общественное мнение, которое нужно было опровергнуть.

«14 мая Парижский университет на специальном заседании утвердил заключение факультетов теологии и канонического права по делу Жанны. Оба факультета квалифицировали „преступления“ Жанны как ересь и ведовство. Сообщив это определение руанскому трибуналу, университет направил письмо Генриху VI, умоляя короля распорядиться, „чтобы это дело было бы срочно доведено правосудием до конца, ибо промедление и оттяжки здесь очень опасны, а отменное наказание крайне необходимо для того, чтобыp вернуть народ, который сия женщина ввела в великий соблазн, на путь истинного и святого учения“ (В. Райцес).

Мог и Бедфорд удовлетвориться тем, чтобы „разрушить имидж“ Жанны, помиловав самое Жанну? Никогда. Англичан под Орлеаном и при Пате раздолбал не „имидж“, а сама Жанна. А Ланкастеры никогда не оставляли у себя за спиной живого и опасного противника. Если уж они не застремались расправиться с низложенным королем — тем паче не стали бы щадить крестьянскую девушку.

Как английская администрация ведет себя все то время, которое Жанна находится у них в плену?

Начнем с того, что ее тюремщик — Варвик, тот самый Варвик, который прошел с Генрихом всю Нормандию и Бургундию; тот самый, кто поклялся умирающему королю не складывать оружия во Франции (и ведь не сложит — погибнет от раны). Он вовсе не склонен миндальничать с пленной. Жанну содержат в башне замка Буврёй, постоянно в кандалах, на ночь ее ноги приковывают к большому деревянному брусу. Для сравнения: Потона дю Ксентрая, который попадет в плен через несколько месяцев после смерти Жанны, тот же Варвик будет кормить за своим столом.

Когда Жанна заболела, Варвик отрядил к ней Жана Тифэна, личного врача герцогини Бедфорд. Другой врач, осматривавший Жанну, приводит слова Варвика: „Позаботьтесь о больной, как следует. Ни за что на свете король не хотел бы, чтобы она умерла естественной смертью. Она ему дорого стоила, и он желает, чтобы она погибла от руки правосудия. Ее нужно сжечь. Сделайте же все необходимое, заботливо ухаживайте за ней и постарайтесь ее вылечить. Никаких кровопусканий. Девчонка хитра и может убить себя“. С самого начала англичане не скрывают своих намерений в отношении Жанны. После „Сент-Уэнского отречения“ Варвик жаловался, что все плохо оборачивается для короля, поскольку Жанна ускользает от возмездия и ругал их за то, что зря потратил на них деньги. Не тревожьтесь, сэр. Мы ее снова поймаем», — сказал Кошон ему в ответ.

Это было за шесть дней до казни. Если выкуп уже был за Жанну внесен — зачем было нужно ломать комедию этим двум почтенным господам? Зачем Варвик во весь голос ругал трибунал, а Кошон ответил ему такими словами? Кого они хотели обмануть, если обманывали? Бедфорда? Это было совершенно нереально. А если Бедфорд, полноправный правитель, участвовал в «спасении» — то кого?

Что мешало им, наконец, вообще никого не сжигать — ведь отречения как такового было достаточно, чтобы скомпрометировать и Жанну, и Карла? Если с Жанны собирались взять обязательство не воевать против англичан и отпустить за выкуп — то к чему была комедия с сожжением? Загнали бы ее в какой-нибудь монастырь у черта на куличках, и все.

Итак. На вопрос «могли ли англичане (а именно Бедфорд, который решал все) отпустить Жанну за выкуп» я не могу ответить иначе как «нет». Ни за какой выкуп человек в положении Бедфорда не отпустит вражеского «полевого командира», обладающего такой харизмой. Бедфорд под руководством брата прошел хорошую школу расправ с бунтовщиками «с религиозным уклоном», равно как и выучился подавлять «бунты» во Франции железной рукой.

Зададимся вторым вопросом: пошла бы Жанна на компромисс такого рода?

«Спрошенная, ненавидит ли бог англичан, отвечала, что ей ничего не известно о любви или ненависти бога к англичанам и о том, как он поступит с душами. Но она твердо знает, что все они будут изгнаны из Франции, кроме тех, кого найдет здесь смерть» (из протокола допроса). «Я охотно поклянусь говорить правду об отце, матери, о том, что я делала с тех пор, как отправилась во Францию. Но об откровениях, которые я получала от бога, я не говорила никогда и никому, кроме моего короля Карла, и не скажу ни слова, пусть мне даже за это отрубят голову» (оттуда же).

Во время Сент-Уэнского отречения на филиппику проповедника: «Я обращаюсь к тебе, Жанна, и говорю, что твой король — еретик и схизматик» — она отвечает: «Со всем почтением осмелюсь вам заметить, мессир, что мой король вовсе не такой, как вы утверждаете, Клянусь жизнью, он самый благородный из всех христиан». Ее неукротимый дух наполняет каждую строчку протоколов. Когда ей угрожают пытками и показывают орудия, она говорит: «Поистине вы можете вывернуть мне члены и даже убить меня, но я не скажу ничего другого. А если и скажу, тo потом заявлю во всеуслышание, что вы заставили меня говорить насильно». Когда пугают казнью — отвечает: «Когда меня осудят и я увижу костер и палача, готового поджечь его, и даже когда я буду в огне, то и тогда я не скажу ничего, кроме того, что уже говорила на суде. И с этим умру».

Лишь один раз она дрогнула — но не потому, что испугалась казни, а потому, что испугалась за свою душу. «Спрошенная, слышала ли она после четверга свои голоса, отвечала, что да. Спрошенная, что они ей сказали, отвечала, что господь передал через святых Катерину и Маргариту, что он скорбит о предательстве, которое она совершила, согласившись отречься, чтобы спасти свою жизнь, и что она проклинает себя за это» — так она ответила, уже зная, что ее ждет смерть.

Когда на допросах речь заходит о ее отношении к англичанам, никаких колебаний Жанна не проявляет: «Что же касается англичан, то мир с ними будет заключен лишь после того, как они уберутся к себе в Англию»; «если она и была военачальником, то только для того, чтобы бить англичан».

Жанна и компромисс — несовместимые вещи. Кроме того, ее миссия не закончена, пока из Франции не будут изгнаны англичане. Как Жанна могла бы исполнить волю англичан и нарушить волю Бога? Можно отрицать Бога, но невозможно — веру Жанны.

О физической невозможности найти подходящего «кандидата на казнь» я уже говорила. И что же у нас остается в пользу сюрвивистов? Дама дез Армуаз…

Версия о «спасении Жанны» требует предположить, что Кошон, Варвик и Бедфорд разом свихнулись, решили забить на все, за что рубились девятнадцать лет и рискнуть короной Ланкастеров и Валуа, тайно (а почему тайно-то, от кого прятались?) приняли выкуп от друзей Жанны (о котором ни один источник ничего не говорит), цигель-цигель нашли кого-то, очень на Жанну похожего и при том самоотверженного по самое не могу и какими-то етическими силами обеспечивали себе бесперебойное актерство статиста на костре, да такое впечатляющее, что аж палачи с солдатами начали каяться. Хотя могли бы, повторюсь, никого не сжигать — отречения было вполне достаточно. Затем эта версия требует предположить, что тюрьма психически преобразила Жанну до полной противоположности. И наконец — она требует предположить, что реабилитационный процесс полностью сфабрикован. Не многовато ли ни на чем не основанных предположений?

Официальная версия требует предположения, но всего одного. А именно: что в 1436 году братья Жанны, крепко прижатые к стенке нищетой, не устояли, поддались искушению и вступили в сговор с самозванкой. Все. После этого братья дю Лис и вся семья Жанны делаются заложниками этой лжи. Шантаж — ножик обоюдоострый, братьям до Лис от разоблачения было бы хуже, чем Армуазке, потому что она приехала и уехала, а они с матерью уже успели обосноваться в Орлеане. Изабель Роме не может разоблачить самозванку в 1439 году, потому что как вы это себе представляете: «Дорогие сограждане, мои сыновья три года назад вас поимели, извините»? Ведь все так просто…

Увы, простые вещи — это как раз то, во что психологически сложно поверить: пропадает повод считать себя проницательным. «С тех пор, как люди перестали верить в Бога, они вовсе не стали верить ни во что — они стали верить во все» (Г. К. Честертон).

Источники

В. Райцес, Процесс Жанны д'Арк.

Р. Перну — М.-В. Клэн, Жанна д'Арк

Е. Черняк, «Судебная петля»