Примадонна-Сэконд-хэнд

После того как советские времена прошли, стало как-то не принято обсуждать искусство в ключе «что можно, а что нельзя». Свобода творчества, можно все. Правда, теперь мы нахлебались этой свободы так, что кое-кто требует ввести цензуру.

Я не буду сейчас обсуждать, стоит это делать или нет. Я просто скажу, что если бы у меня спросили: какое произведение, скажем так, культуры я бы запретила к трансляции и публичному исполнению категорически, я бы ответила: песню Аллы Пугачевой «Девочка-Сэконд-хэнд».

Такая позиция может кое у кого вызвать удивление. В песне нет ни одного матерного слова («бухалово», «мент» — это ведь сущие цветочки по нашим временам), нет, как модно сейчас говорить «пропаганды секса и насилия» — напротив, там явно осуждается детская проституция и звучит предупреждение о «небе в клеточку»; конечно, эта песня, как и многое из того, что сейчас делает Алла Борисовна, мягко говоря, не шедевр, но нужно признать — это не самое худшее, что есть на российской эстраде. Почему именно «Сэкнод-хэнд»? Почему не откровенного матерщинника Летова, не Шуфутинского с его блатными экзерсисами, не сексуально озабоченного Кая Метова?

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно сделать некое отступление и вспомнить основной механизм воздействия культуры на человеческую душу. А механизм этот, в самых общих чертах, таков: художник внутри себя раскручивает некую эмоциональную пружинку, дергает некую струнку, и если он ее дернул достаточно сильно, в душе слушателя, воспринимателя, возникает резонанс. Бывает, что профессионально, но неискренне слепленная вещь тоже вызывает резонанс — так гитарная струна отзывается не на соседнюю струну, а на синтезатор, к примеру. Бывает, что это резонанс вызывает вещь совершенно непрофессиональная. То есть, конечно, эти «струнки» в нашей душе сделаны не затем, чтобы отзываться на произведения культуры — они должны отзываться на жизненные обстоятельства, как гитарные струны отзываются на удар. Никто не играет на гитаре, заставляя струны резонировать. То же самое и с нашими эмоциями: их отклик на произведения культуры — лишь побочный эффект, не главное. Но, как по резонансу струн мы настраиваем гитару, так по откликам души на те или иные произведения культуры мы можем настраивать себя. И наоборот: по тем потокам культуры, особенно массовой, которые на нас обрушиваются, мы можем понять, на что же нас хотят настроить.

В старые добрые времена деятели культуры взывали к таким чувствам как патриотизм, любовь во всех ее проявлениях, дружба; к чувству прекрасного; да к чувству юмора, наконец… Оставим пока в стороне искренность этих воззваний и цели тех, кто взывал. Констатируем только следующее: будить старались только высокие чувства. «Нижний регистр» по возможности не задевать.

Но времена переменились. С началом перестройки и гласности появилось все больше и больше тех, кто играет в «нижней части спектра». Есть песни, специально направленные на то, чтобы возбудить в слушателях алчность, зависть, похоть, стремление к праздности и к угождению своему телу. К сожалению, эти песни иногда бывают талантливы. Была целая волна музыки, созданной праведным гневом и обращенной к праведному гневу: то, что сейчас называют «Русский рок». Оно оказалось недолгоживущим, и большинство музыкантов той эпохи вошли в русло нормального искусства, а те, кто остался верен праведному гневу, сами не заметили, что их теперь интересует гнев сам по себе, чистая ненависть и чистое презрение. И их, и их слушателей мне искренне жаль, но даже то, что делают они, не так уж плохо по сравнению с «Девочкой-Сэконд-Хэнд».

Алла Борисовна этой песней обращается к самому низменному, к самому отвратному из чувств, живущих, увы, в душе каждого человека: к духовной гордыне. К фарисейскому упоению собственной праведностью. «Фарисей, став, молился сам в себе так: „Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи или как этот мытарь“» (Евангелие от Луки).

С «нижним регистром» вообще шутки плохи. С одной стороны, играть там проще — низменные чувства отзываются на прикосновение мгновенно и звучат громко; с другой стороны — быстро наступает глухота и пресыщение, и натура требует более сильного раздражителя. Так что и автор, и слушатель начинают катиться по наклонной плоскости, если вовремя не остановятся. И чем более высокое положение занимал деятель культуры, тем более впечатляюще и страшно его падение. Алла Борисовна с этой песней дошла до самого донышка, куда никакие Иваны Кучины и Юры Хои отродясь не спускались. Ибо в них, более-менее трезво оценивающих свое положение в жизни и на сцене, никогда не зарождалось это подленькое чувство: «Я самый лучший и мне теперь все можно». Они, матерясь, прославляя воровскую жизнь, блуд, наркотики и пьянство, прекрасно отдавали себе отчет в том, что они мытари и грешники. Алла Борисовна явила пример беспрецедентного фарисейства.

Сатана искушает больших людей по-крупному. Искушение славой и всенародной любовью — одно из самых сильных, но еще сильнее — искушение ощущением своей праведности и порядочности. Царь Давид был не первым и не последним, кто обманом и убийством отбил жену у ближнего своего, больше того — расправа с Урией, пожалуй, единственное черное пятно в его жизни. Но его Господь покарал куда более тяжко, чем многих отпетых убийц. За что же? А вот именно за это. Он ведь действительно всю жизнь был бескорыстным идеалистом, наверное, первым в истории — и за это был обласкан и взыскан Господом, вознесен Им на трон Израиля. И вот тут он сломался аккурат на этом ощущении: я самый хороший и праведный, мне простится если не все, то очень многое, и один разик в жизни можно согрешить, и ничего мне за это не будет. А вот нет, сказал Господь. Будет. Как раз и именно потому и будет, что ты был праведником. И — отнял у Давида первенца от Вирсавии.

Такая песня или что-то вроде нее рано или поздно должна была появиться если не у Аллы Борисовны, то уж точно у кого-то из «первой десятки» нынешних поп-идолов. Потому что, повторюсь, движение по нисходящей неизбежно для тех, кто играет на поле порока, а поп-музыка играет на этом поле давно и (как многим кажется) успешно. И рок-декларации типа «Я хочу убить тебя, мама» — не самое страшное, что можно себе представить. Самое страшное — это откровенное злорадство по поводу чужого падения. Палач у гильотины не так отвратителен, как «вязальщица» — добропорядочная обывательница, с вязанием в руках наблюдающая, как головы летят в корзину. Пятирублевая вокзальная проститутка, которая делает минет в кабинке сортира, лучше примадонны, за большие и зеленые деньги поющей со сцены разухабистую песню о пятирублевой проститутке. Потому что пятирублевой проститутке и в голову не придет радоваться падению своей более несчастливой товарки (более удачливой — может). Ей знакомо хоть какое, но сострадание и милосердие. Примадонне, пока она рубится на большую сцену, похоже, про сострадание и милосердие пришлось накрепко забыть. И теперь она не наодит нужным это даже скрывать. В попсовом повествовании о судьбе новой Сонечки Мармеладовой нет ни тени человеческих чувств, в отличие от, скажем, «Настоящего полковника» или «Мадам Брошкиной». Будь в этой песне хота бы фальшивая нотка сострадания, прозвучи она в словах, или в мелодике, или в аранжировке — и Аллу Борисовну можно было бы оправдать. Но нет: песня вся — приговор. «За монетку, за таблеточку сняли нашу малолеточку, ожидает малолетку небо в клеточку». Забавным образом эти рифмы перекликаются с рифмами из знаменитой песни «Лесоповала»: «Птицы в клетке, звери в клетке, а на воле — вороньё. Это плач по малолетке, это прошлое моё». Да, блатняк отвратителен — он играет не на любви к ближнему, а на сантименте, предлагает относиться снисходительно не к грешнику, а к греху. Это плохо. И долго мне казалось, что ничего хуже на сцене быть не может. Выяснилось — может. И ладно бы это пела бестолковая провинциальная свистушка, которую самоё чудом пронесло мимо той вокзальной сортирной кабинки и вынесло на эстраду. Эту свистушку можно было бы еще простить за недомыслие. Но Аллу Борисовну в чем-в чем, а в недомыслии не заподозришь. И вот это вот особенно противно: столичная мадам, уже далеко не бальзаковского возраста, вся в соболях и в бриллиантах, сделавшая уже двадцать пятую подтяжку и двадцать шестую липоксацию, громогласно презирает со сцены тех несчастных, кто зарабатывает своим телом на кусок хлеба и таблетку какой-то дряни, чтобы прожить еще один день и чтобы забыть о дне завтрашнем. Бог мой, еще можно оправдать свистушку из провинциальной ресторации: она, как и та же малолетка, зарабатывает себе на хлеб. Алла Борисовна зарабатывает на новую песцовую шубку, потому оправдания ей нет. Бедняк, презирающий бедняка, кругом неправ. Богач, презирающий бедняка и становящийся за счет этого еще богаче — хуже убийцы.

А теперь о самом грустном и самом гнусном во всем этом. Сейчас конъюнктура не определяется властями, она стала более демократичной… И это обернулось к нам своей скверной стороной. Пока лживые и отвратительные песни сочинялись в угоду властям, художник мог оправдываться тем, что делает это из страха. Сейчас «социальный заказ» формируется не властью, он формируется толпой. Допустим, «Девочка-Сэконд-Хэнд» звучит сейчас на всех волнах не потому что ее любит народ, а потому что продюсеры АБП забашляли. Но ведь что-то в нас заставило их предположить что сегодня мы желаем слушать именно это. Предполагается, что мы с удовольствием все вместе станем торжествовать над падшими и радоваться тому, что мы не такие. То есть, губить свою душу вернейшим из способов, иллюзией собственной праведности отрезая себе дорогу к раскаянию. Раз нам это предлагают — значит, мы выглядим и ведем себя именно как те, кто ждет такого предложения и готов принять его всей душой. Значит, мы негласно даем понять, что будем «хавать» именно это, да еще и облизываться. А что же — и хаваем. Кто из нас звонит на радио, когда звучит «Девочка-Сэконд-хэнд» и требует снять с эфира эту пакость? Кто из маститых журналистов и критиков одергивает приму на страницах газет и на телеэкранах? Мы молчим, а значит — соучаствуем. И говорю вам, в день Суда любая Девочка-Сэконд-хэнд будет скорее оправдана, чем любой из нас.