Альфред Нойс «Разбойник»

Ветер в клочья рвал о деревья плащ темноты ночной.

И луна, как Летучий Голландец, небесной неслась волной.

Серебром ее луч дорогу вдоль торфяника пролагал.

К деревенской харчевне старой

Старой

Старой

К деревенской харчевне старой лихой разбойник скакал.

Заломив французскую шапку, ворот раскрыв кружевной,

И раскинув багровый бархат плаща — крыльями за спиной,

Ботфорты натянуты туго, спина прямее струны

Пистолет в дорогих каменьях,

Рукоятка шпаги в каменьях,

И блестят дорогие каменья, словно звезды в свете луны.

Через изгородь конь перепрыгнул — во дворе была темнота.

И разбойник в закрытые ставни постучал рукоятью кнута.

Просвистел он нежную песню — кто услышал в сонном дому?

Ах, Бесс, хозяйская дочка, -

Бесс, хозяйская дочка! -

Повязала алую ленту, из окна склонилась к нему.

«Один поцелуй, красотка — и я ухожу на разбой.

Но вернусь я завтрашним утром, чтоб тебя увезти с собой.

А если не утром — то в полдень, а если нет — при луне.

Так что жди меня лунной ночью,

Жди меня лунной ночью!

Я вернусь к тебе лунной ночью — даже ад не помеха мне».

Он рукой к руке потянулся — высоко окно, не достать

Но ленту она распустила, и волос ее водопад

С белой шеи волной скатившись, расплескался по темной стене,

И тугие черные кудри

(О, дивные черные кудри!)

Смоляные девичьи кудри целовал он при полной луне.

Не вернулся он на рассвете и прошел в ожидании день,

И закат догорел за лесом, и упала лунная тень,

И дорога цыганской лентой обвила болото и дол,

И к дверям той харчевни старой

Старой

Старой

Отряд солдат королевских в алых мундирах пришел.

Они не сказали ни слова ни хозяину, ни жене,

Но схватили хозяйскую дочку и прижали ее к стене.

Привязали красотку к стулу, посадили возле окна —

А в окошке над нею мушкеты,

И в окошке под нею мушкеты,

И смерть глядит из мушкетов, на дорогу глядит она.

Солдаты много шутили — «Хорошей девочкой будь!»

И одно из солдатских ружей упиралось ей дулом в грудь.

«Он вернется к тебе, красотка, он увидит тебя в окне».

И ждала она лунной ночью,

Длинной лунной ночью!

Ибо он сказал — «Лунной ночью даже ад не помеха мне!»

Она чуть не сломала руки — но узлов развязать не смогла.

Она стерла до крови кожу — и кровь по рукам текла.

И, намокнув, жгуты ослабли. Словно год, час за часом тек.

Наконец позвенела полночь —

Холодная лунная полночь!

И она до ружья дотянулась, ее палец лег на курок.

Цок-цок, цок-цок, ты слышишь? Копыта звенят в ночи.

Цок-цок, цок-цок, в отдаленьи — не услышит, кричи не кричи.

Вдоль по ленте дороги, взлетев по склону на холм,

Лихой разбойник скачет

Скачет,

Скачет —

Лихой разбойник скачет, и замерло все кругом.

Цок-цок, в тишине морозной! Цок-цок, отзывается дол!

Все ближе, ближе и ближе — как черен ружейный ствол!

Ее глаза распахнулись, а сердце сжалось в комок —

А затем ее палец напрягся,

В лунном свете выстрел раздался —

Спасая любимого смертью, она спустила курок.

Он коня повернул в галопе, он не знал, что там у окна,

Улыбаясь и истекая кровью, сидела она.

Он узнал только на закате — и, узнав, стал сер как зола, —

О черноглазой Бесси,

О дочке хозяйской, Бесси.

Что ждала его лунной ночью и во тьме за него умерла.

Он послал небесам проклятье и коня, как безумец, погнал,

И пылилась за ним дорога, и клинок обнаженный сверкал.

Были шпоры покрыты кровью, запорошен был плащ за спиной

Когда там, на большой дороге —

Застрелили его на дороге.

И кровью в пыли на дороге подплывал воротник кружевной.

Говорят, что зимнею ночью, когда ветер деревья гнет,

И луна, как Летучий Голландец, по небесным волнам плывет,

И дорогу луч ее бледный прорезает сквозь стылую тьму

К воротам харчевни старой

Старой

Старой

Разбойник убитый скачет, и ад не помеха ему.