Мойра Бёржес. И сказал Господь

Вот по этой ссылке лежит одно хорошее стихотворение. Хорошее — с точки зрения поэтической, подчеркиваю. Потому что с богословской точки зрения оно слабо, а с точки зрения нравственного богословия — это совсем что-то страшное.

Дисклэймер автора перевода «К богословию отношения не имеет» я нахожу несколько наивным. Имеет, поскольку автор, Мойра Берджесс, в своем послесловии пишет:

«Стихотворение „И сказал Господь“, как очевидно, пришло ко мне, когда я размышляла о мисогинии в институализованной религии. Непосредственный повод был дан Католической Церковью — моей Церковью, которая не разрешает женское священство, объясняя это тем, что священник — представитель Христа на земле, а Христос был мужчиной. Да, я слышала своими ушами, что они так говорили, и в этот момент что-то случилось. Я села и написала „И сказал Господь“, от начала до конца, ничего не переделывая, что для меня совсем не характерно.

Да я и вообще очень редко пишу стихи, но „И сказал Господь“ получилось стихотворением, или, по крайней мере, чем-то похожим на стихотворение. Не могу это объяснить.

Может быть, это было Божественное вдохновение?»

То есть, автора волнует именно богословский вопрос, из области литургики.

Я же хотела бы сосредоточиться на области нравственного богословия. Я сомневаюсь, что на автора снизошло именно божественное вдохновение. То есть, вдохновения творческое — оно имеет источником Бога, но далеко не всегда творчество — проявление диалога с Богом. Данное стихотворение, на мой взгляд, есть диалог с самой собой, со своей анимой, но не с Богом никак, потому что Бог не забыл бы о такой существенной подробности Искупления как Крест.

Я не хочу касаться вопроса Всеведения Божия и того, что Господь не мог не знать, чем кончится Его предприятие с Дочерью Божией. В конце концов, существует такая вещь как поэтический вымысел, и Мойра берджесс имеет на него все права. Я хочу заострить внимание на другом: служение Иисуса видится автору стихотворения (и многим, очень мноим современным христианам) в первую очередь как проповедь. Господь призывает дочь не к тому, чтобы понести казнь за грехи людей — а к тому чтобы ходить и проповедовать.

Конечно же, после шрамов от родов (я бы перевела как «рубцы», все-таки шрам подразумевает повреждение другого рода) посылать женщину получать шрамы от бичей было бы со стороны Бога, на мой взгляд совершенно… э-э-э… безбожно. Да, я знаю, что во все времена женщин, случалось, убивали и случалось, жестоко. Но разница в том, что Искупитель _рожден_ на такую смерть. Потому что только так можно было изгладить грехи людей. «На сей час Я был рожден» — Господь говорит это не перед Нагорной проповедью, а перед Голгофой. Автор стихотворения совершенно права: повседневное служение женщины было тогда тяжким. Повседневное служение мужчины тоже, и руки Христа, простертые на кресте, были покрыты мозолями. И раз уж на то пошло, Его в детстве наверняка посылали пасти овец, и, вполне возможно, что Его бодал козел:). И когда Он пошел проповедовать, земляки встретили Его, мягко говоря, не аплодисментами. И были в Иудее женщины, посвящавшие себя Богу (об одной из них, пророчице Анне, сказано у Луки) не выходившие замуж и не несшие обычных женских обязанностей по отношению к мужчине — а свою долю общественного порицания и непонимания родственников Иисус тоже получил полной мерой. Да и не так это важно. Важно в первую очередь то, что автор игнорирует самый острый и важный момент Искупления — Жертву.

Но почему Жертвой должен быть мужчина? Тут у меня есть один ответ, не знаю, насколько он в русле традиции — но, во всяком случае он не выходит за рамки ортодоксии.

При Падении мужчина и женщина согрешили по-разному. Женщина согрешила в первую очередь непокорством — активным, я бы даже сказала, агрессивным. Сначала она ослушалась Бога, потом навязала свою волю мужу.

Мужчина согрешил непокорством другого рода. Он подчинился тому, кому не должно (женщине), и нарушил приказ того, кому подчиняться должно. Проще говоря, женщина согрешила как мятежник, мужчина — как перебежчик. В ее бунте была некоторая отвага (которой хватило, правд, ненадолго), его бунт был даже не совсем бунтом — он проявил конформизм, он поплыл по течению.

Дальнейшее развитие событий это подтверждает: когда Бог спрашивает Адама, не ел ли он от дерева — Адам весьма трусливо переваливает ину на Еву.

Одна из бед грехопадения — в том, что мужчина, предав сильного (Бога), в своем предательстве не останавливается и предает слабого (женщину), виня ее в том, что он волен был если не прекратить, то остановить. Весь тот ужас, который сегодня стоит за словами «мужской шовинизм», заключен в этих словах: «Жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел». Меня, невинного теленка, повели, понимаешь, на заклание Создатель, давший мне жену и жена, данная создателем. Прошли тысячелетия, но в устах слабого (подчеркиваю: слабого) мужчины звучит этот вопль: она соблазнила, она виновата.

Что же происходит дальше? Оставим в стороне терния и волчцы и муки ррдов, сосредоточимся вот на чем: с давних времен, и я думаю — с тех самых времен, главным мужским пороком считается трусость. Вообразите себе мужчину, наделенного любым букетом добродетелей — но имеющего этот порок, и вам будет трудно признать его мужчиной.

У разных народов были разные понятия о том, что считать смелостью и каой градус смелости — само собой разумеющимся для мужчины. У них были разные понятия о том, как следует обращаться с женщиной. Но я ни разу не помню, чтобы где-то, хоть в песне, хоть в сказке, хоть в легенде любого народа был _одобрен_ мужчина, бросивший жену в минуту опасности. Кто из нас не думал, что Геракл был бы гораздо лучшим мужем Алкестиде, чем Адмет?

Конечно, не все мужчины отважны и не все женщины нежны. И в ряде культур женская отвага прославляется не только как нечто исключительное (в этом качестве она прославляется во всех культурах), но и как нечто для женщины обязательное. И дяля того, чтобы родить ребенка, нужен неслабый градус отваги. Но именно от мужчины общественная мораль отваги упорно требует, именно над трусостью зло смеется. Трусливый вояка — любимый герой комедий от античности до Ростана. Боящуюся рожать женщину в комедиях не выводят. Одним словом, с тех пор мораль порицает мужчину, поступившего как Адам и возвеличивает мужчину, поступившего обратным образом — «Вот он, я, несу ответ за свои и ее дела, бери меня и пусть будет что будет».

Это долгое отступление я сделала, чтобы несколько окольным путем подвести вас к тому, к чему пришла сама: в истории Искупления должно было проявиться то, что было так сильно повреждено в истории грехопадения: со стороны женщины — смирение, со стороны мужчины — отвага.

Конечно, в том лазурном поле, которое мы зовем святостью, эти добродетели тесно соприкасаются — это грех растаскивает их по сторонам, а в святости они едины как в браке: и Христу, и деве Марии для смирения была нужна огромная отвага (что тогда ждало незамужнюю женщину, понесшую ребенка — помните?). Но страдание между ними распределилось именно так: женщине досталась боль душевная, мужчине — телесная. Новая Ева обнуляет непокорство старой, новый Адам перечеркивает трусость — весьма решительно. Крест-накрест.